В мыслях к возлюбленной...

Автор - по мотивам недавних соревнований...

Дорогая, бесценная моя Бамбруаза!

Я пишу эти трепетные строки, впервые за много дней оставшись наедине с собой, и с мыслями о Вас. Только теперь, когда хитросплетения моей многотрудной судьбы, вывели меня, наконец, в тихую гавань уединения, я имею блаженную возможность полностью отдаться светлым грёзам о нашей будущей встрече, которая, если будет угодно господу, не заставит наши сердца долго томиться в мучительном ожидании. Лишь надежды на это чудесное и многожданное событие предают мне сил в моих скитаниях и приключениях, последнее из которых едва не привело вашего искреннего и покорного слугу на грань помешательства. Но запаситесь, же терпением, златорунная овечка моя, ибо ниже – обо всем по порядку…

Обстоятельства жизни есть игра провидения, которое, будучи выше всего земного и суетного, не принимает в расчет скромные чаяния кротких агнцев божиих, но распоряжается ими исключительно по своему усмотрению, методами и способами, кои не способна разъять на понятные части примитивная логика человека. Именно эти обстоятельства, такие прекрасные тогда, когда они приводили меня навстречу вашим пылким объятиям, обрекли меня, в своей непредсказуемой жестокости на цепь суровых испытаний, последствия которых еще не до конца ясны мне, и возможно, не будут полностью проявлены никогда. Воздаю же горячую хвалу господу нашему, окормляющему своим милосердием каждого земного грешника, и вашей светлой и нежной любви, неугасимое пламя которой согревало меня в часы сомнений и отчаяния, и придавало сил, позволивших моему рассудку не помутиться окончательно в сонме драматичных событий, произошедших со мной в истекшее время.

Знайте же, далекая и прекрасная звезда моя, что ваш преданный раб провел последние две недели в обществе, по сравнению с которым, население преисподней показалось бы вам собранием преподобных сестер-кармелиток, из обители, какую вы так любите посещать, и где возносите всевышнему горячие молитвы, не обходящие стороной вашего скромного почитателя. Я оказался принужден провести четырнадцать дней в компании полудиких русских, изучающих, по странной прихоти своей, старинное японское искусство стрельбы из лука, и путешествующих по нашей доброй матушке Европе, в поисках достойных их учителей, соперников и славы. Воистину, грехи мои велики есть, ежели всеблагой господь наш так сурово покарал меня за них.

В дальнейших письмах я подробно ознакомлю вас, моя драгоценная, со всеми событиями, коллизиями и приключениями, низвергнувшимися на мою, ещё не седую, голову за это короткое время, показавшееся мне, однако, вечностью. Ныне же сообщаю вам, возлюбленная моя, что верховодит этим сатанинским вертепом маленький лысоватый человек, со жгучими глазами, черными, как дуло мушкета. Варвары подчиняются ему беспрекословно, и называют сэнсэем. Пищи, кроме вина и пива, эти люди почти не употребляют, некоторые же из них, по моему мнению, питаются исключительно алкоголем, не воздавая должного при этом изысканному французскому виноделию, но употребляя с равной готовностью пиво, вино, ликеры, горькие настойки, а так же и парфюмерные средства. Данная их особенность не сказывается, тем не менее, на способности членораздельно изъясняться, сохранять вертикальное положение тела и стрелять из лука. Если бы ваш верный обожатель позволил бы себе употребить хотя бы половину из выпиваемого ими ежедневно – наша встреча, о нежная роза души моей, состоялась бы только в раю… Добавлю же, что в быту мои русские компаньоны крайне непритязательны, как и все дикари, и могут по целым неделям запросто жить на стрельбище, ночуя на холодных досках пола и проводя дни в беспрестанных тренировках. Когда же выдается у них свободное время, они всей компанией рыскают по городам, разъезжая промеж них в нанятых специально для этого экипажах, и повсеместно таская с собой всю свою амуницию, упакованную, почему-то внутрь толстенных канализационных труб, кои считаются в их среде наилучшей защитой для хрупкого и громоздкого их снаряжения. В целом же, образ жизни и нравы их настолько суровы, что даже ещё и за час до того, как господь осчастливил меня в Париже долгожданным расставанием с русскими, не чаял я ещё когда-нибудь под этим небом увидеться с вами… Восславим же господа в неизбывной доброте и благости его, ибо, волею творца, я жив и здоров, и снедаем любовью к Вам, безбрежной, как море, и пылающей, как вулкан!

Но, как ни прекрасны мгновения, когда взявшись за перо, я могу мысленно лицезреть пред собой ваш юный и желанный образ, они не могут длиться вечно, ибо у всего есть начало и конец. За сим, кланяюсь вам так низко, как только могу, и подношу к горячим губам краешек подола вашего тонкого платья, дразнящего ноздри ароматом гвоздики и ещё нечто такого, о чем я осмелюсь сказать лишь Вам на ушко.

Да пребудет с вами господь. Остаюсь Ваш верный, любящий и нежный друг,

Шевалье де Фершампенуаз.